Разговор с Летовым
Прощание с Летовым стало самым громким прощанием в рунете. Многие из попрощавшиеся простились со своей молодостью, с самими собой, которые когда-то были молодыми и располагали сердцем. Или сердце располагало ими. К слову говоря, они похоронили себя, а не Летова.
То, что они говорят, имеет отношение к делу. Это ретрансляция первого летовского вопля. «Герой», «непобеждённый», «оставшийся собой» — так можно обозначить исходную посылку. Но песня не заканчивается первым аккордом, даже если озвучен вопль. Бродский говорил об этом как о законе рифмы.
Несмотря на недельное провисание темы летовской смерти как главной темы русских блогов, это событие кто-нибудь объективный вполне мог бы поставить в один ряд со смертью какого-нибудь клоуна, вроде Бачинского. Между тем, случись указанное событие году эдак в 93-ем, оно затмило бы кончину Цоя и Талькова, выйдя на уровень национальной трагедии.
Когда в 94-ом Игорь Фёдорович, вооружившись партбилетом НБП за номером 2, орал про то, как китаец молодой шёл помочь нам справиться с бедой, многие перешёптывались, что лучше бы он поступил, если бы дал ход на себя своим суицидальным текстам предшествующего периода. А некоторые озвучивали эти мысли вслух. Оказывается, не я один помню статью в «МК» под громким названием «Самоубийство Егора Летова». Яндекс – найдётся всё В финале статьи авторша констатирует, что летовский рок-н-ролл является уникальной разновидностью рок-н-ролла: рок-н-роллом асексуальным. Что и выдвигается в качестве основной претензии. Тут самое время вспомнить, что сказано это о творчестве человека, запомнившегося-таки «героем», «непобеждённым», «оставшимся собой» — то есть лучезарным солнечным сверхэнергетическим существом. А такая энергетика (подтвердит любой психолог) синонимична эросу.
Грязные инсинуации вечно-вонючей газетёнки могут, однако, как некий маргинальный взгляд, сообщить о чудовищной метаморфозе, затронувшей саму суть высказывания Летова. Как раз в то время (на рубеже 94-ого) я пронзительно погружался в мир его творчества. И я поймал тогда, среди прочего, вот какую мысль или, скорей, вопрос. Что может случиться с человеком, который до самого последнего предела переживёт собственную смерть и останется после этого жить? Ведь Летов с предельной отчётливостью озвучил несколько десятков предсмертных записок, каждая из которых свидетельствовала о полном переживании умирания.
Сейчас, уже больше умом, чем сердцем, я постараюсь ответить. Случиться может с таким человеком самое страшное. И ужас самой мучительной смерти померкнет. Путём такого подлога, обмана, человек имеет возможность непосредственно крушить долбаную матрицу. Он создаёт в ней замыкание, системный сбой. И вызывает на себя нечто большее, чем смерть – судьбу.
Но прежде чем осмелиться приоткрыть эту тему, я вернусь чуть-чуть назад. Ведь о Летове можно сказать две диаметрально противоположные вещи: «он жил и умер героем, изначально определив свою судьбу» и «в результате той самой чудовищной метаморфозы получился совсем другой Летов, похоронивший в себе героя». И оба высказывания будут верны. Как эрос, жизненное начало яркого откровенного искреннего человека толкает его к смерти? Происходит это вполне определённым образом, хоть и кажется парадоксальным (до парадоксов мы ещё доберёмся).
Во-первых, такой человек, утверждая себя, должен на себе всё испробовать. В том числе смерть. Например, вопрос «Пробовать или не пробовать наркоту?» для Летова просто не стоял. Есть такая замечательная вещь, которой можно сдвигать точку сборки – значит, это надо попробовать. Это как дважды два. «Стоп», — скажет наш читатель — «говорят, к этому привыкают, и вообще, говорят, такими средствами нельзя пользоваться по собственному усмотрению, нужно быть осторожным». Говорят – коров доят. Ещё говорят, что коммунизм скоро наступит, надо только подождать. И что – всем этим байкам верить? Ты зачем живёшь, кусок говна? Чтобы следовать инструкциям? Чтобы вовремя прохрюкать на скотном дворе за очередного пахана?
Так вот, в жизни, в твоей, тупая скотина, единственной, судя по всему, жизни, есть кроме скотобазы, куда тебя загнали, много замечательных вещей, которые обязательно надо самому попробовать. Среди таких вещей, явлений, феноменов твоей жизни – смерть. «Снова стоп. Вы охренели совсем со своим Летовым. Смерть не может быть феноменом жизни. Скорей наоборот. Так в Библии написано. И в Ведах». А ещё есть такая мудрая книга – «Капитал». Маркс написал. Вся страна по ней живёт, пятилетки планирует. Она же «План Путина». Так вот, любезный читатель, слушай мою команду. Аккуратным папирусом сворачивай свою мудрость веков и – заталкивай себе в жопу! Потом просыпайся, встряхнись, не забудь умыться! и начинай жить. Это никогда не поздно. Пользуясь замечательными вещами, теми возможностями, которые предоставляет тебе жизнь, ты просто дёргаешь рычаги, приводишь в движение механизмы, которые могут изменить мир. Например, ты можешь запросто умереть, по принципу «Я хотел увидеть, однако, вместо этого, я вышел поссать». «А, понял. Это панкуха такая. Ведь Летов, кажется, панк?» Слушай, мудило, я тебе сейчас переебу, честное слово. Какое тебе дело до того, кто Летов? Тебе должно быть дело до того, кто ты! «Ладно. Уговорили. В Книге Самурая написано: думай о смерти». Блять. И снова блять. Разбегись и разъеби свою тупую башку обо что-нибудь равнотупое, если отыщешь. Ну нахуя думать, когда надо прыгать не отходя от кассы? Может, посоветуешь ещё мечом самурайским обзавестись и рыбоньку освежевать, чтобы лучше думалось?
Во-вторых, (продолжаем разговор об эротических основаниях стремления к смерти), переживая солнечные, энергетические, лучезарные состояния, всегда хочется их увековечить, сделать их неподвластными старению, тлену, всяким глупостям и случайностям. Снова пример. Самоубийство по причине невозможности быть с любимым человеком – эротический акт. Это утверждение абсолютности своей любви, полное вложение себя в свою любовь, избавление от разнотолков и инсинуаций, молниеносный монтаж смысла своей жизни по собственному усмотрению. Это поступок, который при определённых обстоятельствах может быть осмысленней и содержательней любых других поступков, возможных взамен.
Вот из таких эротических начал (можно этот список продолжить или изменить на свой вкус) растут ноги темы смерти в творчестве Летова. Повторюсь, по тупорылости своего желания вешать ярлыки, ты можешь назвать природу этого стремления «танатосом». От этого ничего не изменится. Это солнечное, энергетическое, жизненное, эротическое начало. И когда Летов включился в игру, случился вот какой фокус. Можно написать и спеть:
Голодные панки уходят рядами
По битым бутылкам в оплаченный рай
И это будет глупость. Такое и ты можешь нахуярить, любезный читатель. Но когда в той же песне скороговоркой произносится:
Моя святыня в ладонях врага,
В моей колыбели снегопад и пурга.
это не может не сбыться. Я тут много чего ещё буду говорить. Хочу, чтобы это осталось понятно. Если ты, 23 лет от роду, произносишь такие слова, они самым непосредственным образом сказываются на твоей судьбе. И пусть тебя эротические позывы привели к этому высказыванию, получился вызов. «Я готов». К чему? Да ко всему. Ну, сейчас тебе будет.
Первым убился Дмитрий Селиванов.
Весенний дождик поливал гастроном Музыкант Селиванов удавился шарфом
Гастроном? Это мы снова обличаем советскую действительность, топчущуюся в очереди за куском колбасы? Нет, брат. Это мы сами оказались в гастрономе. Вместо наднебесий. Ведь всё движение в наднебесье происходило средствами индивидуации, утверждения своего «я». И в этом мире «я» не оказалось средств для выражения случившейся беды. Мы вчера с этим парнем пиво пили, говорили о всяком, а сегодня он вздумал «покончив с собой, уничтожить весь мир». Самоубийство, смерть как высказывание, предъявленное не в качестве возможности Летовым, а в качестве факта – Летову, оказалось совершенно неудобоваримым, невстраиваемым в мир восходящего движения, индивидуации. Последовало осмысление, прочувствование, переживание этой смерти и её мотива.
От чего мы эмансипировались, индивидуировались, отстранялись, абстрагировались? Правильно, от гастронома, от скотного двора. И Селиванов тоже. Важно понять, что будет, если мы не убьём себя. Надо пережить гастроном до конца. Для этого недостаточно разрабатывать антитезу, надо побывать в гастрономе. Схавать что-нибудь деиндивидуирующее. Хавай, Егорушка. Сам просил. «Когда я умер, не было никого, кто бы это опроверг» — увы, это интеллектуальные игрульки, не работает. Пережить гастроном, как переживал наднебесья.
Весёлое время наступает, друзья
Веселее некуда, веселее нельзя!
Этаким весельем наполнен летовский альбом 89-ого года «Русское поле экспериментов». Центральной стала песенка, в заглавии которой дана схема метаморфозы, летовское определение страшного парадокса в действии. «Лоботомия». Операция такая на мозг, приводящая человека в растительное состояние.
Парадокс в том, что мы, индивидуируясь, повышая чувствительность и интеллектуальность, приходим к запрету на индивидуацию. Потому что предельная индивидуация ведёт к суициду. Иначе мы не отстоим себя. А суицид мы себе не позволим, потому что так мы наносим смертельный удар индивидуации тех, кому мы дороги. Но, перестав отстаивать себя, мы делаем себе лоботомию. Схаваем такое?
Говоря совсем схематично, парадокс в том, что всякое сотворение и отстаивание своего мира происходит по тем же законам, что и устроение ненавистного мира, от которого мы отталкиваемся (мир совка, например). Миры будут отличаться конструктивными особенностями, но глубинный принцип их построения един для всего мироздания. Остаётся отказаться от миротворчества, то есть от творчества. То есть от себя. Выходит, что отказ от себя – это вовсе не суицид. Суицид – это как раз отказ от отказа, непозволительная роскошь.
Схавать-то мы схаваем. Летов успеет написать ещё два потрясающих альбома: «Прыг-скок» и «Сто лет одиночества». Запущенный механизм саморазрушения отнюдь не сразу уничтожит тебя. Ты не завтра сдохнешь на помойке, как оно подобает панку. Это было бы красиво. А теперь ничего красивого не будет. Не будет ничего человеческого. Не будет ясности. Будет прогрессирующая старость, дезинтеграция, импотенция, лоботомия.
9 мая 91-го не выдержала Янка Дягилева. Боян?
Светлый босой, кукиш у носа
Рядом бежать на поводке
Говорят, это она о нём. Что он не удержал. Возможна ли была адекватная реакция на такое событие? Думаю, что уже нет. Ещё один альбом памяти? Нет, ну это уже откровенно глупо. Холодно. Темно. Пусто. Ты был готов страдать? Так пострадай парадоксальным и самым страшным образом: от невозможности страдания, от исчерпания сил. Такое страдание неизбывно. Это ад. Пей до дна.
Первое, что пришло мне, когда я узнал о его смерти, было: он позволил высказаться судьбе. Он позволил. Это мы раскрыли. А она высказалась. Это мы приоткрыли. Потому что то, что она сказала, не несёт никакого позитива никому из вас, дорогие читатели. Это абсолютно негативное, предельно бесчеловечное утверждение, которое человеческими словами не выговорить. Ктулху фтагн!
«43 – это так мало». С учётом вышеизложенного, это очень много, это почти вечность.
И вот ещё что. Случилась ли беда с нашей страной, с нашим народом? Спроси любого из нас, получится, что нет. Мне денежек платят больше, чем раньше платили. Умерла мать, зато родилась дочка. Многие находят в таких событиях позитивное утверждение продолжающейся жизни. Да и вообще, можно ли говорить о России как о политически реальном образовании? Сам же я недавно озвучивал здесь, что Россия нереальна политически, а только поэтически.
Россия политически реальна, но только в судьбах своих главных поэтов. Умерла страна, или умер Летов? Вся вот эта страшная история – она про Летова или про Россию?
А Летов был главным поэтом России 20 лет. Бродский называл параллель «главный поэт – царь» параллелью идиотской. Он ошибался, в том числе из соображений скромности. Летов был главным поэтом хотя бы потому, что по-настоящему любил свой народ. В финале — не верил, не надеялся, но любил. Потому что любовь больше и веры, и надежды. Его страшная судьба явила судьбу народа, исчерпавшего силы. Пока Летов дышал, Россия была жива.
Егор, дыши! Я и альбомы твои новые, после «ста лет», слушать не буду. Потом… А лучше – никогда. Ты, главное, дыши.
«А ты знаешь, каково мне дышать, Вадяра?»
«Ну вот, теперь отдышался… Вижу теперь всё ясно. Знаю, что знаешь. Вижу, как у окна стоял, и как на крышу ходил. Зачёт сдал, и на крышу. В 95-ом зимой. Ты уж и сам подзабыл. Почему ходил, понятно, а почему не шагнул?»
На то была Её воля, она была сильней моей.
«Знакомо. Дыши, Вадяра. И поклянись, что конец никогда не наступит».
Поезд ушёл.mp3
Царствие Небесное
То, что они говорят, имеет отношение к делу. Это ретрансляция первого летовского вопля. «Герой», «непобеждённый», «оставшийся собой» — так можно обозначить исходную посылку. Но песня не заканчивается первым аккордом, даже если озвучен вопль. Бродский говорил об этом как о законе рифмы.
Несмотря на недельное провисание темы летовской смерти как главной темы русских блогов, это событие кто-нибудь объективный вполне мог бы поставить в один ряд со смертью какого-нибудь клоуна, вроде Бачинского. Между тем, случись указанное событие году эдак в 93-ем, оно затмило бы кончину Цоя и Талькова, выйдя на уровень национальной трагедии.
Когда в 94-ом Игорь Фёдорович, вооружившись партбилетом НБП за номером 2, орал про то, как китаец молодой шёл помочь нам справиться с бедой, многие перешёптывались, что лучше бы он поступил, если бы дал ход на себя своим суицидальным текстам предшествующего периода. А некоторые озвучивали эти мысли вслух. Оказывается, не я один помню статью в «МК» под громким названием «Самоубийство Егора Летова». Яндекс – найдётся всё В финале статьи авторша констатирует, что летовский рок-н-ролл является уникальной разновидностью рок-н-ролла: рок-н-роллом асексуальным. Что и выдвигается в качестве основной претензии. Тут самое время вспомнить, что сказано это о творчестве человека, запомнившегося-таки «героем», «непобеждённым», «оставшимся собой» — то есть лучезарным солнечным сверхэнергетическим существом. А такая энергетика (подтвердит любой психолог) синонимична эросу.
Грязные инсинуации вечно-вонючей газетёнки могут, однако, как некий маргинальный взгляд, сообщить о чудовищной метаморфозе, затронувшей саму суть высказывания Летова. Как раз в то время (на рубеже 94-ого) я пронзительно погружался в мир его творчества. И я поймал тогда, среди прочего, вот какую мысль или, скорей, вопрос. Что может случиться с человеком, который до самого последнего предела переживёт собственную смерть и останется после этого жить? Ведь Летов с предельной отчётливостью озвучил несколько десятков предсмертных записок, каждая из которых свидетельствовала о полном переживании умирания.
Сейчас, уже больше умом, чем сердцем, я постараюсь ответить. Случиться может с таким человеком самое страшное. И ужас самой мучительной смерти померкнет. Путём такого подлога, обмана, человек имеет возможность непосредственно крушить долбаную матрицу. Он создаёт в ней замыкание, системный сбой. И вызывает на себя нечто большее, чем смерть – судьбу.
Но прежде чем осмелиться приоткрыть эту тему, я вернусь чуть-чуть назад. Ведь о Летове можно сказать две диаметрально противоположные вещи: «он жил и умер героем, изначально определив свою судьбу» и «в результате той самой чудовищной метаморфозы получился совсем другой Летов, похоронивший в себе героя». И оба высказывания будут верны. Как эрос, жизненное начало яркого откровенного искреннего человека толкает его к смерти? Происходит это вполне определённым образом, хоть и кажется парадоксальным (до парадоксов мы ещё доберёмся).
Во-первых, такой человек, утверждая себя, должен на себе всё испробовать. В том числе смерть. Например, вопрос «Пробовать или не пробовать наркоту?» для Летова просто не стоял. Есть такая замечательная вещь, которой можно сдвигать точку сборки – значит, это надо попробовать. Это как дважды два. «Стоп», — скажет наш читатель — «говорят, к этому привыкают, и вообще, говорят, такими средствами нельзя пользоваться по собственному усмотрению, нужно быть осторожным». Говорят – коров доят. Ещё говорят, что коммунизм скоро наступит, надо только подождать. И что – всем этим байкам верить? Ты зачем живёшь, кусок говна? Чтобы следовать инструкциям? Чтобы вовремя прохрюкать на скотном дворе за очередного пахана?
Так вот, в жизни, в твоей, тупая скотина, единственной, судя по всему, жизни, есть кроме скотобазы, куда тебя загнали, много замечательных вещей, которые обязательно надо самому попробовать. Среди таких вещей, явлений, феноменов твоей жизни – смерть. «Снова стоп. Вы охренели совсем со своим Летовым. Смерть не может быть феноменом жизни. Скорей наоборот. Так в Библии написано. И в Ведах». А ещё есть такая мудрая книга – «Капитал». Маркс написал. Вся страна по ней живёт, пятилетки планирует. Она же «План Путина». Так вот, любезный читатель, слушай мою команду. Аккуратным папирусом сворачивай свою мудрость веков и – заталкивай себе в жопу! Потом просыпайся, встряхнись, не забудь умыться! и начинай жить. Это никогда не поздно. Пользуясь замечательными вещами, теми возможностями, которые предоставляет тебе жизнь, ты просто дёргаешь рычаги, приводишь в движение механизмы, которые могут изменить мир. Например, ты можешь запросто умереть, по принципу «Я хотел увидеть, однако, вместо этого, я вышел поссать». «А, понял. Это панкуха такая. Ведь Летов, кажется, панк?» Слушай, мудило, я тебе сейчас переебу, честное слово. Какое тебе дело до того, кто Летов? Тебе должно быть дело до того, кто ты! «Ладно. Уговорили. В Книге Самурая написано: думай о смерти». Блять. И снова блять. Разбегись и разъеби свою тупую башку обо что-нибудь равнотупое, если отыщешь. Ну нахуя думать, когда надо прыгать не отходя от кассы? Может, посоветуешь ещё мечом самурайским обзавестись и рыбоньку освежевать, чтобы лучше думалось?
Во-вторых, (продолжаем разговор об эротических основаниях стремления к смерти), переживая солнечные, энергетические, лучезарные состояния, всегда хочется их увековечить, сделать их неподвластными старению, тлену, всяким глупостям и случайностям. Снова пример. Самоубийство по причине невозможности быть с любимым человеком – эротический акт. Это утверждение абсолютности своей любви, полное вложение себя в свою любовь, избавление от разнотолков и инсинуаций, молниеносный монтаж смысла своей жизни по собственному усмотрению. Это поступок, который при определённых обстоятельствах может быть осмысленней и содержательней любых других поступков, возможных взамен.
Вот из таких эротических начал (можно этот список продолжить или изменить на свой вкус) растут ноги темы смерти в творчестве Летова. Повторюсь, по тупорылости своего желания вешать ярлыки, ты можешь назвать природу этого стремления «танатосом». От этого ничего не изменится. Это солнечное, энергетическое, жизненное, эротическое начало. И когда Летов включился в игру, случился вот какой фокус. Можно написать и спеть:
Голодные панки уходят рядами
По битым бутылкам в оплаченный рай
И это будет глупость. Такое и ты можешь нахуярить, любезный читатель. Но когда в той же песне скороговоркой произносится:
Моя святыня в ладонях врага,
В моей колыбели снегопад и пурга.
это не может не сбыться. Я тут много чего ещё буду говорить. Хочу, чтобы это осталось понятно. Если ты, 23 лет от роду, произносишь такие слова, они самым непосредственным образом сказываются на твоей судьбе. И пусть тебя эротические позывы привели к этому высказыванию, получился вызов. «Я готов». К чему? Да ко всему. Ну, сейчас тебе будет.
Первым убился Дмитрий Селиванов.
Весенний дождик поливал гастроном Музыкант Селиванов удавился шарфом
Гастроном? Это мы снова обличаем советскую действительность, топчущуюся в очереди за куском колбасы? Нет, брат. Это мы сами оказались в гастрономе. Вместо наднебесий. Ведь всё движение в наднебесье происходило средствами индивидуации, утверждения своего «я». И в этом мире «я» не оказалось средств для выражения случившейся беды. Мы вчера с этим парнем пиво пили, говорили о всяком, а сегодня он вздумал «покончив с собой, уничтожить весь мир». Самоубийство, смерть как высказывание, предъявленное не в качестве возможности Летовым, а в качестве факта – Летову, оказалось совершенно неудобоваримым, невстраиваемым в мир восходящего движения, индивидуации. Последовало осмысление, прочувствование, переживание этой смерти и её мотива.
От чего мы эмансипировались, индивидуировались, отстранялись, абстрагировались? Правильно, от гастронома, от скотного двора. И Селиванов тоже. Важно понять, что будет, если мы не убьём себя. Надо пережить гастроном до конца. Для этого недостаточно разрабатывать антитезу, надо побывать в гастрономе. Схавать что-нибудь деиндивидуирующее. Хавай, Егорушка. Сам просил. «Когда я умер, не было никого, кто бы это опроверг» — увы, это интеллектуальные игрульки, не работает. Пережить гастроном, как переживал наднебесья.
Весёлое время наступает, друзья
Веселее некуда, веселее нельзя!
Этаким весельем наполнен летовский альбом 89-ого года «Русское поле экспериментов». Центральной стала песенка, в заглавии которой дана схема метаморфозы, летовское определение страшного парадокса в действии. «Лоботомия». Операция такая на мозг, приводящая человека в растительное состояние.
Парадокс в том, что мы, индивидуируясь, повышая чувствительность и интеллектуальность, приходим к запрету на индивидуацию. Потому что предельная индивидуация ведёт к суициду. Иначе мы не отстоим себя. А суицид мы себе не позволим, потому что так мы наносим смертельный удар индивидуации тех, кому мы дороги. Но, перестав отстаивать себя, мы делаем себе лоботомию. Схаваем такое?
Говоря совсем схематично, парадокс в том, что всякое сотворение и отстаивание своего мира происходит по тем же законам, что и устроение ненавистного мира, от которого мы отталкиваемся (мир совка, например). Миры будут отличаться конструктивными особенностями, но глубинный принцип их построения един для всего мироздания. Остаётся отказаться от миротворчества, то есть от творчества. То есть от себя. Выходит, что отказ от себя – это вовсе не суицид. Суицид – это как раз отказ от отказа, непозволительная роскошь.
Схавать-то мы схаваем. Летов успеет написать ещё два потрясающих альбома: «Прыг-скок» и «Сто лет одиночества». Запущенный механизм саморазрушения отнюдь не сразу уничтожит тебя. Ты не завтра сдохнешь на помойке, как оно подобает панку. Это было бы красиво. А теперь ничего красивого не будет. Не будет ничего человеческого. Не будет ясности. Будет прогрессирующая старость, дезинтеграция, импотенция, лоботомия.
9 мая 91-го не выдержала Янка Дягилева. Боян?
Светлый босой, кукиш у носа
Рядом бежать на поводке
Говорят, это она о нём. Что он не удержал. Возможна ли была адекватная реакция на такое событие? Думаю, что уже нет. Ещё один альбом памяти? Нет, ну это уже откровенно глупо. Холодно. Темно. Пусто. Ты был готов страдать? Так пострадай парадоксальным и самым страшным образом: от невозможности страдания, от исчерпания сил. Такое страдание неизбывно. Это ад. Пей до дна.
Первое, что пришло мне, когда я узнал о его смерти, было: он позволил высказаться судьбе. Он позволил. Это мы раскрыли. А она высказалась. Это мы приоткрыли. Потому что то, что она сказала, не несёт никакого позитива никому из вас, дорогие читатели. Это абсолютно негативное, предельно бесчеловечное утверждение, которое человеческими словами не выговорить. Ктулху фтагн!
«43 – это так мало». С учётом вышеизложенного, это очень много, это почти вечность.
И вот ещё что. Случилась ли беда с нашей страной, с нашим народом? Спроси любого из нас, получится, что нет. Мне денежек платят больше, чем раньше платили. Умерла мать, зато родилась дочка. Многие находят в таких событиях позитивное утверждение продолжающейся жизни. Да и вообще, можно ли говорить о России как о политически реальном образовании? Сам же я недавно озвучивал здесь, что Россия нереальна политически, а только поэтически.
Россия политически реальна, но только в судьбах своих главных поэтов. Умерла страна, или умер Летов? Вся вот эта страшная история – она про Летова или про Россию?
А Летов был главным поэтом России 20 лет. Бродский называл параллель «главный поэт – царь» параллелью идиотской. Он ошибался, в том числе из соображений скромности. Летов был главным поэтом хотя бы потому, что по-настоящему любил свой народ. В финале — не верил, не надеялся, но любил. Потому что любовь больше и веры, и надежды. Его страшная судьба явила судьбу народа, исчерпавшего силы. Пока Летов дышал, Россия была жива.
Егор, дыши! Я и альбомы твои новые, после «ста лет», слушать не буду. Потом… А лучше – никогда. Ты, главное, дыши.
«А ты знаешь, каково мне дышать, Вадяра?»
«Ну вот, теперь отдышался… Вижу теперь всё ясно. Знаю, что знаешь. Вижу, как у окна стоял, и как на крышу ходил. Зачёт сдал, и на крышу. В 95-ом зимой. Ты уж и сам подзабыл. Почему ходил, понятно, а почему не шагнул?»
На то была Её воля, она была сильней моей.
«Знакомо. Дыши, Вадяра. И поклянись, что конец никогда не наступит».
Поезд ушёл.mp3
Царствие Небесное